Неточные совпадения
— С неделю тому назад
сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе,
облака бегут, листья падают с деревьев в тень и свет
на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
В пустоватой комнате голоса звучали неестественно громко и сердито, люди
сидели вокруг стола, но разобщенно, разбитые
на группки по два, по три человека.
На столе в
облаке пара большой самовар, слышен запах углей, чай порывисто, угловато разливает черноволосая женщина с большим жестким лицом, и кажется, что это от нее исходит запах углекислого газа.
И вдруг
облако исчезло, перед ним распахнулась светлая, как праздник, Обломовка, вся в блеске, в солнечных лучах, с зелеными холмами, с серебряной речкой; он идет с Ольгой задумчиво по длинной аллее, держа ее за талию,
сидит в беседке,
на террасе…
Все погрузилось в сон и мрак около него. Он
сидел, опершись
на руку, не замечал мрака, не слыхал боя часов. Ум его утонул в хаосе безобразных, неясных мыслей; они неслись, как
облака в небе, без цели и без связи, — он не ловил ни одной.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы
сидели у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был
на самом деле.
На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми
облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Вы видите теперь, что они стоят просто
на земле: это оттого только казались они вам парящими
на облаках, что вы
сидите в преисподней трущобе.
Солнце садилось великолепно. Наполовину его уж не было видно, и
на краю запада разлилась широкая золотая полоса. Небо было совсем чистое, синее; только немногие
облака, легкие и перистые, плыли вразброд, тоже пронизанные золотом. Тетенька
сидела в креслах прямо против исчезающего светила, крестилась и старческим голоском напевала: «Свете тихий…»
Все было видно, и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их,
сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки; как клубился в стороне
облаком целый рой духов; как плясавший при месяце черт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла,
на которой, видно, только что съездила куда нужно ведьма… много еще дряни встречали они.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть
на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий
на копну сена, почерневшую от дождя, когда
сидит на стогу или
на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет
на бедного зайца внезапно из
облаков, унесет в длинных и острых когтях
на далекое расстояние и, опустясь
на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Хохол, высокий и сухой, покачиваясь
на ногах, стоял среди комнаты и смотрел
на Николая сверху вниз, сунув руки в карманы, а Николай крепко
сидел на стуле, окруженный
облаками дыма, и
на его сером лице выступили красные пятна.
Людмила же вся жила в образах: еще в детстве она, по преимуществу, любила слушать страшные сказки,
сидеть по целым часам у окна и смотреть
на луну, следить летним днем за
облаками, воображая в них фигуры гор, зверей, птиц.
Но слова вполголоса были не лучше громко сказанных слов; моя дама жила в
облаке вражды к ней, вражды, непонятной мне и мучившей меня. Викторушка рассказывал, что, возвращаясь домой после полуночи, он посмотрел в окно спальни Королевы Марго и увидел, что она в одной рубашке
сидит на кушетке, а майор, стоя
на коленях, стрижет ногти
на ее ногах и вытирает их губкой.
В самом деле, ведь стоит только вдуматься в положение каждого взрослого, не только образованного, но самого простого человека нашего времени, набравшегося носящихся в воздухе понятий о геологии, физике, химии, космографии, истории, когда он в первый раз сознательно отнесется к тем, в детстве внушенным ему и поддерживаемым церквами, верованиям о том, что бог сотворил мир в шесть дней; свет прежде солнца, что Ной засунул всех зверей в свой ковчег и т. п.; что Иисус есть тоже бог-сын, который творил всё до времени; что этот бог сошел
на землю за грех Адама; что он воскрес, вознесся и
сидит одесную отца и придет
на облаках судить мир и т. п.
— И вот, вижу я — море! — вытаращив глаза и широко разводя руками, гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо под
облака. Я тут, в полугоре, притулился и
сижу с ружьём, будто
на охоте. Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои грехи, а сатане — трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
Он
сидел уже часа полтора, и воображение его в это время рисовало московскую квартиру, московских друзей, лакея Петра, письменный стол; он с недоумением посматривал
на темные, неподвижные деревья, и ему казалось странным, что он живет теперь не
на даче в Сокольниках, а в провинциальном городе, в доме, мимо которого каждое утро и вечер прогоняют большое стадо и при этом поднимают страшные
облака пыли и играют
на рожке.
Он
сидел предо мною за самоваром в своей обширной, как
облако, рясе из темно-желтой нанки и, размахивая из-под широких пол огромнейшим смазным сапогом, все говорил мне о семинарии, где учился, об архиереях и о страшных раскольниках, и потом, смахнув
на воспоминания о бабушке, вдруг неожиданно сделал ей приведенное определение, которое до того удивило меня своею оригинальностью, что я не удержалась и воскликнула...
Князь
сидел на креслах, закинув голову назад. Лицо его имело какое-то мечтательное выражение; лицо же княгини, напротив, и
на этот раз опять осенилось
облаком тайного неудовольствия. Муж и жена, оставшись с глазу
на глаз, чувствовали необходимость начать между собой какой-нибудь разговор, но о чем именно — не знали. Князь, впрочем, заговорил первый.
Склонив голову
на руки,
сидел на пенечке Саша и не то думал, не то грезил — под стать текли образы, безболезненно и тихо меняя формы свои, как
облака.
И так однажды разозлясь,
что в страхе все поблекло,
в упор я крикнул солнцу:
«Слазь!
довольно шляться в пекло!»
Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в
облака ты,
а тут — не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
Я крикнул солнцу:
«Погоди!
послушай, златолобо,
чем так,
без дела заходить,
ко мне
на чай зашло бы!»
Что я наделал!
Сначала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего окна. Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя бес и шепчет мне, что все эти сосны и ели, птицы и белые
облака на небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я
сижу рядом с нею. Она в духе и не говорит резкостей.
Они беседовали до полуночи,
сидя бок о бок в тёплой тишине комнаты, — в углу её колебалось мутное
облако синеватого света, дрожал робкий цветок огня. Жалуясь
на недостаток в детях делового задора, Артамонов не забывал и горожан...
Артамонов старший жил в полусне, медленно погружаясь в сон, всё более глубокий. Ночь и большую часть дня он лежал в постели, остальное время
сидел в кресле против окна; за окном голубая пустота, иногда её замазывали
облака; в зеркале отражался толстый старик с надутым лицом, заплывшими глазами, клочковатой, серой бородою. Артамонов смотрел
на своё лицо и думал...
Девичник кончился
на рассвете, гости разошлись, почти все в доме заснули, Артамонов
сидел в саду с Петром и Никитой, гладил бороду и говорил негромко, оглядывая сад, щупая глазами розоватые
облака...
Однако — недолго. В конце марта, вечером, придя в магазин из пекарни, я увидал в комнате продавщицы Хохла. Он
сидел на стуле у окна, задумчиво покуривая толстую папиросу и смотря внимательно в
облака дыма.
В настоящее время Катерина Архиповна, видно, очень рассердилась; прошло уже более четверти часа, как Ступицын
сидел на рундучке крыльца, а она не высылала; Антону Федотычу становилось очень холодно; единственный предмет его развлечения — луна — скрылась за
облаками.
Однажды, в час, когда лучи заката
По
облакам кидали искры злата,
Задумчив
на кургане Измаил
Сидел: еще ребенком он любил
Природы дикой пышные картины,
Разлив зари и льдистые вершины,
Блестящие
на небе голубом...
Девочки,
сидя и лежа
на печи, глядели вниз не мигая; казалось, что их было очень много — точно херувимы в
облаках. Рассказы им нравились; они вздыхали, вздрагивали и бледнели то от восторга, то от страха, а бабку, которая рассказывала интереснее всех, они слушали не дыша, боясь пошевельнуться.
— Эта еще не так велика… Посмотрите, какое славное лицо у старика, — отвечала Лидия Николаевна, показывая узор,
на котором был изображен старик с седою бородою, с арфою в руках, возле его
сидел курчавый мальчик и лежала собака; вдали был известный ландшафт с деревцами, горами и
облаками.
Ольга Михайловна
сидела по сю сторону плетня, около шалаша. Солнце пряталось за
облаками, деревья и воздух хмурились, как перед дождем, но, несмотря
на это, было жарко и душно. Сено, скошенное под деревьями накануне Петрова дня, лежало неубранное, печальное, пестрея своими поблекшими цветами и испуская тяжелый приторный запах. Было тихо. За плетнем монотонно жужжали пчелы…
У него нет ни одного стихотворения, которое просто, без всякого толку описывало бы что-нибудь; а у других это часто бывает, Услышит человек, что ветер воет, и пишет стихи, что вот, дескать, я
сижу и слушаю, как ветер воет; увидит
облака на небе, и пишет стихами, как он
на облака смотрит; застанет его дождь
на дороге — опять стихи готовы, что вот я иду, а меня дождик мочит.
Сидя рядом с молодой женщиной, которая
на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный ввиду этой сказочной обстановки — моря, гор,
облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно
на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве.
Тут были воры, нагруженные, как вьючная скотина, краденым добром и подвигавшиеся шаг за шагом; толстые якутские тойоны тряслись,
сидя на высоких седлах, точно башни; задевая за
облака высокими шапками.
В нем все закопошилось, заметалось, испуганное ослепительным светом: целая стая маленьких большеголовых «бычков» носилась туда и сюда, поворачиваясь точно по команде; стерляди извивались, прильнув мордой к стеклу, и то поднимались до поверхности воды, то опускались ко дну, точно хотели пройти через прозрачную твердую преграду; черный гладкий угорь зарывался в песок аквария и поднимал целое
облако мути; смешная кургузая каракатица отцепилась от скалы,
на которой
сидела, и переплывала акварий толчками, задом наперед, волоча за собой свои длинные щупала.
Токарев вышел
на террасу. Было тепло и тихо, легкие
облака закрывали месяц. Из темного сада тянуло запахом настурций, левкоев. В голове Токарева слегка шумело, перед ним стояла Марья Михайловна — красивая, оживленная, с нежной белой шеей над кружевом изящной кофточки. И ему представилось, как в этой теплой ночи катится по дороге коляска Будиновских. Будиновский
сидит, обняв жену за талию. Сквозь шелк и корсет ощущается теплота молодого, красивого женского тела…
Эти два богатыря, Герасим и Петр, изнывали от избытка своей силы; как Святогору, грузно им было от их силушки, как от тяжкого бремени. Проработав неделю тяжелую работу, они воскресными вечерами ходили по полям и тосковали. Помню один такой вечер, теплый, с светящимися от невидимой луны
облаками. Мы с Петром и Герасимом
сидели на широкой меже за лощинкой, они били кулаками в землю и говорили...
Он видел, как по голубому небу носились белые
облака и птицы, как разоблачались дачницы, как из-за прибрежных кустов поглядывали
на них молодые люди, как полная тетя, прежде чем войти в воду, минут пять
сидела на камне и, самодовольно поглаживая себя, говорила: «И в кого я такой слон уродилась?
Хорошо бы всю жизнь
сидеть здесь
на скамье и сквозь стволы берез смотреть, как внизу под горой клочьями бродит вечерний туман, как далеко-далеко над лесом черным
облаком, похожим
на вуаль, летят
на ночлег грачи, как два послушника — один верхом
на пегой лошади, другой пешком — гонят лошадей
на ночное и, обрадовавшись свободе, шалят, как малые дети; их молодые голоса звонко раздаются в неподвижном воздухе, и можно разобрать каждое слово.
Вечером, воротившись от Маши, я
сидел в темноте у окна. Тихо было
на улице и душно. Над забором сада, как окаменевшие черные змеи, темнели средь дымки молодой листвы извилистые суки ветел. По небу шли черные
облака странных очертаний, а над ними светились от невидимого месяца другие
облака, бледные и легкие.
Облака все время шевелились, ворочались, куда-то двигались, а
на земле было мертво и тихо, как в глубокой могиле. И тишина особенно чувствовалась оттого, что
облака наверху непрерывно двигались.
Александр Павлович,
сидя на троне, произнес
на французском языке речь, полную ободрений и обещаний, которую сенаторы, нунции и депутаты слушали в глубоком молчании. Голос августейшего оратора был глух и печален. Его благородное лицо, носившее отпечаток болезненной бледности, было покрыто
облаком грусти. Речь окончилась следующими замечательными словами...
Пригреваемый весенним солнцем, он
сидел в коляске, поглядывая
на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних
облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.